Семейные отношения в Киевской Руси в дохристианский период

Не то, что вы ожидали увидеть

Русское общество после крещения — типично мужская, патриархальная цивилизация, в которой женщины занимают подчиненное положение и подвергаются постоянному угнетению и притеснению. В Европе трудно найти страну, где даже в XVIII-Х1Х веках избиение жены мужем считалось бы нормальным явлением и сами женщины видели бы в этом доказательство супружеской любви. В православной России же это подтверждается не только свидетельствами иностранцев, но и исследованиями русских этнографов.

В то же время русские женщины всегда играли заметную роль не только в семейной, но и в политической и культурной жизни Древней Руси. Достаточно вспомнить великую княгиню Ольгу, дочерей Ярослава Мудрого , одна из которых — Анна прославилась в качестве французской королевы, жену Василия I, великую княгиню Московскую Софью Витовтовну , новгородскую посадницу Марфу Борецкую , возглавившую борьбу Новгорода против Москвы, царевну Софью, целую череду императриц XVIII века, княгиню Дашкову и других. В русских сказках присутствуют не только образы воинственных амазонок, но и беспрецедентный, по европейским стандартам, образ Василисы Премудрой. Европейских путешественников и дипломатов XVIII — начала Х1Х в. удивляла высокая степень самостоятельности русских женщин, то, что они имели право владеть собственностью, распоряжаться имениями и т.д. Французский дипломат Шарль-Франсуа Филибер Массон считает такую «гинекократию» противоестественной, русские женщины напоминают ему амазонок, социальная активность которых, включая любовные отношения, кажется ему вызывающей.

1. Положение женщины в Древней Руси .

Женщины редко упоминаются в летописных источниках. Например, в «Повести временных лет» сообщений, связанных с представительницами прекрасного пола, в пять раз меньше, чем «мужских». Женщины рассматриваются летописцем преимущественно как предикат мужчины (впрочем, как и дети). Именно поэтому на Руси до замужества девицу часто называли по отцу, но не в виде отчества, а в притяжательной форме: Володимеряя, а после вступления в брак — по мужу (в такой же, как и в первом случае посессивной, владельческой форме; ср. оборот: мужняя жена, т.е. принадлежащая мужу).

Едва ли не единственным исключением из правила стало упоминание жены князя Игоря Новгород-Северского в «Слове о полку Игореве» — Ярославна. Кстати, это послужило А.А. Зимину одним из аргументов для обоснования поздней датировки «Слова». Весьма красноречиво говорит о положении женщины в семье цитата из «мирских притч», приведенная Даниилом Заточником (XII в.):

«Ни птица во птицах сычь; ни в зверез зверь еж; ни рыба в рыбах рак; ни скот в скотех коза; ни холоп в холопех, хто у холопа работает; ни муж в мужех, кто жены слушает».

Деспотические порядки, получившие широкое распространение в русском обществе после принятия новой религии, не обошли стороной и семью. Глава семейства, муж, был холопом по отношению к государю, но государем в собственном доме. Все домочадцы, не говоря уже о слугах и холопах в прямом смысле слова, находились в его полном подчинении. Прежде всего это относилось к женской половине дома. Считается, что в древней Руси до замужества девушка из родовитой семьи, как правило, не имела права выходить за пределы родительской усадьбы. Мужа ей подыскивали родители, и до свадьбы она его обычно не видела.

После свадьбы ее новым «хозяином» становился супруг, а иногда (в частности, в случае его малолетства — такое случалось часто) и тесть. Выходить за пределы нового дома, не исключая посещения церкви, женщина могла лишь с разрешения мужа. Только под его контролем и с его разрешения она могла с кем-либо знакомиться, вести разговоры с посторонними, причем содержание этих разговоров также контролировалось. Даже у себя дома женщина не имела права тайно от мужа есть или пить, дарить кому бы то ни было подарки либо получать их.

В российских крестьянских семьях доля женского труда всегда была необычайно велика. Часто женщине приходилось браться даже за соху. При этом особенно широко использовался труд невесток, чье положение в семье было особенно тяжелым.

В обязанности супруга и отца входило «поучение» домашних, состоявшее в систематических побоях, которым должны были подвергаться дети и жена. Считалось, что человек, не бьющий жену, «дом свой не строит» и «о своей душе не радеет», и будет «погублен» и «в сем веке и в будущем». Лишь в XVI в. общество попыталось как-то защитить женщину, ограничить произвол мужа. Так, «Домострой» советовал бить жену «не перед людьми, наедине поучить» и «никако же не гневатися» при этом. Рекомендовалось «по всяку вину» (из-за мелочей) «ни по виденью не бите, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колотить, никаким железным или деревяным не бить».

Такие «ограничения» приходилось вводить хотя бы в рекомендательном порядке, поскольку в обыденной жизни, видимо, мужья не особенно стеснялись в средствах при «объяснении» с женами. Недаром тут же пояснялось, что у тех, кто «с сердца или с кручины так бьет, много притчи от того бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут и перст, и главоболие, и зубная болезнь, а у беременных жен (значит били и их!) и детем поврежение бывает в утробе».

Вот почему давался совет избивать жену не за каждую, а лишь за серьезную провинность, и не чем и как попало, а «соймя рубашка, плеткою вежливенько (бережно!) побить, за руки держа».

В то же время следует отметить, что в языческой Руси женщина обладала целым рядом прав. Она могла стать наследницей имущества отца (до выхода замуж). Самые высокие штрафы платились виновными в «пошибании» (изнасиловании) и оскорблении женщин «срамными словами». Рабыня, жившая с господином, как жена, становилась свободной после смерти господина. Появление подобных правовых норм в древнерусском законодательстве свидетельствовало о широкой распространенности подобных случаев. Существование у влиятельных лиц целых гаремов фиксируется не только в дохристианской Руси (например, у Владимира Святославича), но и в гораздо более позднее время. Так, по свидетельству одного англичанина, кто-то из приближенных царя Алексея Михайловича отравил свою жену, поскольку она высказывала недовольство по поводу того, что ее супруг содержит дома множество любовниц. Вместе с тем в некоторых случаях женщина, видимо, и сама могла стать настоящим деспотом в семье. Трудно, конечно, сказать, что повлияло на взгляды авторов и редакторов популярных в Древней Руси «Моления» и «Слова», приписываемых некоему Даниилу Заточнику, — детские впечатления об отношениях между отцом и матерью либо собственный горький семейный опыт, однако в этих произведениях женщина вовсе не выглядит столь беззащитной и неполноправной, как может представиться из вышеизложенного. Послушаем, что говорит Даниил.

«Или речеши, княже: женися у богатого тестя; ту пеи, и ту яжь. Лутче бо ми трясцею болети; трясца бо, потрясчи, отпустит, а зла жена и до смерти сушит. Блуд во блудех, кто поимет злу жену прибытка деля или тестя деля богата. То лучше бы ми вол видети в дому своем, нежели жену злообразну. Лучше бы ми железо варити, нежели со злою женою быти. Жена бо злообразна подобна перечесу (расчесанному месту): сюда свербит, сюда болит».

Не правда ли, предпочтение (пусть и в шутку) самого тяжелого ремесла — варки железа жизни со «злой» женой кое о чем говорит?

Однако настоящую свободу женщина обретала лишь после смерти мужа. Вдовы пользовались большим уважением в обществе. Кроме того, они становились полноправными хозяйками в доме. Фактически, с момента смерти супруга к ним переходила роль главы семейства.

Вообще же, на жене лежала вся ответственность за ведение домашнего хозяйства, за воспитание детей младшего возраста. Мальчиков — подростков передавали потом на обучение и воспитание «дядькам» (в ранний период, действительно дядькам по материнской линии — уям, считавшимся самыми близкими родственниками-мужчинами, поскольку проблема установления отцовства, видимо, не всегда могла быть решена).

2. Брак и сексуальные отношения .

В средневековом обществе особую ценность имело «удручение плоти». Христианство напрямую связывает идею плоти с идеей греха. Развитие «антителесной» концепции, встречающейся уже у апостолов, идет по пути «дьяволизации» тела как вместилища пороков, источника греха. Учение о первородном грехе, который вообще-то состоял в гордыне, со временем приобретало все более отчетливую антисексуальную направленность.

Параллельно с этим в официально-религиозных установках шло всемерное возвеличивание девственности. Однако сохранение девушкой «чистоты» до брака, видимо, первоначально ценилось лишь верхушкой общества. Среди «простецов», по многочисленным свидетельствам источников, на добрачные половые связи на Руси смотрели снисходительно. В частности, вплоть до XVII в. общество вполне терпимо относилось к посещению девицами весенне-летних «игрищ», предоставлявших возможность до- и внебрачных сексуальных контактов:

«Егда бо придет самый этот праздник, мало не весь град возьмется в бубны и в сопели. И всякими неподобными играми сотонинскими плесканием и плесанием. Женам же и девкам — главан накивание и устам их неприязнен клич, всескверные песни, хрептом их вихляние, ногам их скакание и топтание. Тут есть мужем и отроком великое падение ни женское и девичье шатание. Тако же и женам мужатым беззаконное осквернение тут же. «

Естественно, участие девушек в подобных «игрищах» приводило — и, видимо, нередко — к «растлению девства». Тем не менее даже по церковным законам это не могло служить препятствием для вступления в брак (исключение составляли только браки с представителями княжеской семьи и священниками). В деревне же добрачные сексуальные контакты как юношей, так и девушек считались едва ли не нормой.

Специалисты отмечают, что языческое общество признавало за девушкой право свободного выбора сексуального партнера. Об этом говорит не только длительное сохранение в христианской Руси обычая заключения брака «уводом», путем похищения невесты по предварительному сговору с ней. Церковное право даже предусматривало ответственность родителей, запретивших девушке выходить замуж по ее выбору, если та «что створить над собою». Косвенно о праве свободного сексуального выбора девушек свидетельствуют довольно суровые наказания насильников. «Растливший девку осильем» должен был жениться на ней. В случае отказа виновник отлучался от церкви или наказывался четырехлетним постом. Пожалуй, еще любопытнее, что вдвое большее наказание ожидало в XV-XVI вв. тех, кто склонил девицу к интимной близости «хытростию», обещая вступить с ней в брак: обманщику грозила девятилетняя епитимья (религиозное наказание). Наконец, церковь предписывала продолжать считать изнасилованную девицей (правда, при условии, если она оказывала сопротивление насильнику и кричала, но не было никого, кто мог бы прийти на помощь). Рабыня, изнасилованная хозяином, получала полную свободу вместе со своими детьми.

Основой новой, христианской, сексуальной морали явился отказ от наслаждений и телесных радостей. Самой большой жертвой новой этики стал брак, хоть и воспринимавшийся как меньшее зло, чем распутство, но все же отмеченный печатью греховности.

В Древней Руси единственный смысл и оправдание половой жизни виделся в продолжении рода. Все формы сексуальности, которые преследовали иные цели, не связанные с деторождением, считались не только безнравственными, но и противоестественными. В «Вопрошании Кириковом» (XII в.) они оценивались «акы содомъскый грех». Установка на половое воздержание и умеренности подкреплялась религиозно-этическими доводами о греховности и низменности «плотской жизни». Христианская мораль осуждала не только похоть, но и индивидуальную любовь, так как она якобы мешала выполнению обязанностей благочестия. Может создаться впечатление, что в такой атмосфере секс и брак были обречены на вымирание. Однако пропасть между предписаниями церкви и повседневной житейской практикой была очень велика. Именно поэтому древнерусские источники уделяют вопросам секса особое внимание.

Согласно «Вопрошанию», супругам вменялось в обязанность избегать сексуальных контактов во время постов. Тем не менее это ограничение, видимо, достаточно часто нарушалось. Не зря Кирика волновал вопрос:

«Достоить ли дати тому причащение, аже в великий пост съвкуплять с женою своею?».

Епископ новгородский Нифонт, к которому он обращался, несмотря на свое возмущение подобными нарушениями «Ци учите, рече, вздержатися в говение от жен? Грех вы в том!» вынужден был пойти на уступки:

«Аще не могут (воздержаться), а в переднюю неделю и в последнюю».

Видимо, даже духовному лицу было понятно, что безусловного выполнения подобных предписаний добиться невозможно.

Холостых «на Велик день (на Пасху), съхраншим чисто великое говение», разрешалось причащать несмотря на то, что те «иногда съгрешали». Правда, прежде следовало выяснить, с кем «съгрешали». Считалось, что блуд с «мужьскою женою» есть большее зло, чем с незамужней женщиной. Предусматривалась возможность прощения за подобного рода прегрешения. При этом нормы поведения для мужчин были мягче, чем для женщин. Провинившемуся чаще всего грозило лишь соответствующее внушение, в то время как на женщину накладывались довольно суровые наказания. Сексуальные запреты, установленные для женщин, могли и вовсе не распространяться на представителей сильного пола.

Супругам, кроме того, предписывалось избегать сожительства в воскресные дни, а также по средам, пятницам и субботам, перед причащением и сразу после него, так как «в сии дни духовная жертва приносится Господу». Вспомним также, что родителям возбранялось зачатие ребенка в воскресенье, субботу и пятницу. За нарушение данного запрета родителям полагалась епитимья «две лета». Такие запреты опирались на апокрифическую литературу (в частности на так называемые «Заповедь святых отцов» и «Худые номоканунцы»), поэтому многие священники не считали их обязательными.

Достойным наказания могло стать даже «нечистое» сновидение. Однако в таком случае следовало тщательно разобраться, был ли увидевший зазорный сон подвержен вожделению собственной плоти (если ему приснилась знакомая женщина) или его искушал сатана. В первом случае ему нельзя было причащаться, во втором же причаститься он был просто обязан.

«ибо иначе скуситель (дьявол) не пререстанет нападать на него в то время, когда он должен приобщиться».

Это касалось и священника:

«Аще блазнь («нечистый» сон) будеть от диавола в нощи, достоить ли служити на обеде, ополоснувшися, молитву въземше? — Аще, рече, прилежал будешь мыслью которей жене, то не достоить; аще. сотона съблазнить, хот церковь оставити бе (без) службы, то ополоснувшеся служити».

Интересно, что для христиан женщина представлялась большим злом, чем дьявол, поскольку естественное плотское влечение и связанные с ним эротические сны объявлялись нечистыми и недостойными сана священника (или человека вообще), тогда как такие же сны, вызванные предполагаемым дьявольским воздействием, заслуживали прощения.

Стоит обратить внимание на то, что обязательный брак, установленный православной церковью для белого духовенства, в бытовом отношении сближал священника с его паствой. И быт женатого священнослужителя «выдвигал в сущности те же вопросы, которые затем приходилось решать попу применительно к своим детям» (Б.А. Романов)

3. Русский народный женский костюм

Женская одежда состояла из длинной рубашки с рукавами. Поверх неё надевали сарафан, обычно шерстяной, а в южных областях носили клетчатую домотканую юбку-понёву, голову покрывали платком. Девушки могли ходить с открытой головой. Они, как правило, заплетали одну косу и украшали голову плотной лентой, обручем или венцом. Сверху, если было нужно, надевали платок. Замужняя женщина не имела права появляться при посторонних с открытой головой. Это считалось неприличным. Волосы у неё были заплетены в две косы, а на голову надевали богато украшенный твёрдый кокошник или особую мягкую шапочку – рогатую кичку, затем платок. В будни вместо парадного кокошника обычно надевали скромный повойник. Открытым у замужних женщин оставались лишь лицо да кисти рук.

Одежду в крестьянской семье всегда делали женщины. Они обрабатывали лён, этот чудесный северный шёлк, пряли из него тонкие мягкие нитки. Долгой и трудной была обработка льна, но под сильными и ловкими руками крестьянок лён превращался и в белоснежные ткани и в суровые холсты, и в прекрасные кружева. Эти же руки шили одежду, красили нитки, вышивали праздничные наряды. Чем трудолюбивее была женщина, тем тоньше и белее были рубашки у всей семьи, тем замысловатее и красивее были на них узоры.

Обучение всем женским работам начиналось с раннего детства. Маленькие девочки с шести-семи лет уже помогали взрослым в поле сушить лён, а зимой пробовали прясть из него нити. Для этого им давали специально сделанные детские веретёна и прялки. Подрастала девочка и с двенадцати-тринадцати лет начинала сама готовить себе приданое. Она пряла нитки и сама ткала холст, который хранили к свадьбе. Затем она шила себе и будущему мужу рубашки и необходимое бельё, вышивала эти вещи, вкладывая в работу всё своё умение, всю душу. Самыми серьёзными вещами для девушки считались свадебные рубашки для будущего жениха и для себя. Мужскую рубашку украшали вышивкой по всему низу, делали неширокую вышивку по вороту, а иногда и на груди. Долгие месяцы девушка готовила эту рубашку. По её работе люди судили, какая из неё будет жена и хозяйка, какая работница.

После свадьбы, по обычаю, только жена должна была шить и стирать рубашки мужа, если не хотела, чтобы другая женщина отобрала у неё его любовь.

Женская свадебная рубашка тоже была богато украшена вышивкой на рукавах, на плечах. Руки крестьянки – от них зависело благополучие семьи. Они всё умели делать, никогда не знали отдыха, они защищали слабого, были добрыми и ласковыми ко всем родным и близким. Поэтому их следовало украсить красиво вышитыми рукавами в первую очередь, чтобы люди сразу замечали их, проникались к ним особым уважением, понимая особую роль рук в жизни женщины-труженицы.

Прясть и вышивать было принято в часы, свободные ото всех других работ. Обычно девушки собирались вместе в какой-нибудь избе и садились за работу. Сюда же приходили парни. Часто они приносили с собой балалайку и получался своеобразный молодёжный вечер. Девушки работали и пели песни, частушки, рассказывали сказки или просто вели оживлённый разговор.

Вышивка на крестьянской одежде не только украшала её и радовала окружающих прелестью узоров, но и должна была защитить того, кто носил эту одежду, от беды, от злого человека. Отдельные элементы вышивки носили символическое значение. Вышила женщина ёлочки – значит, желает она человеку благополучной и счастливой жизни, потому что ель – это древо жизни и добра. Жизнь человека постоянно связана с водой. Поэтому к воде нужно относиться с уважением. С ней нужно дружить. И женщина вышивает на одежде волнообразные линии, располагая их в строго установленном порядке, как бы призывая водную стихию никогда не приносить несчастья любимому человеку, помогать ему и беречь его.

Родился у крестьянки ребёнок. И его первую простую рубашечку она украсит вышивкой в виде прямой линии яркого, радостного цвета. Это прямая и светлая дорога, по которой должен идти её ребёнок. Пусть эта дорога будет для него счастливой и радостной. Вышивка на одежде, её символические узоры связывали человека с окружающим его миром природы, добрым и злым, хорошо знакомым и всегда новым для него. «Язык» этих символов был понятен людям, они чувствовали его поэтичность и красоту.

Особую роль в русском костюме всегда играли пояски. Маленькая девочка, впервые севшая за ткацкий станок, начинала своё обучение ткачеству именно с пояска. Тканые разноцветные и рисунчатые пояски носили в основном мужчины, завязывая их спереди или чуть сбоку. Каждая невеста должна была обязательно выткать и подарить жениху такой поясок. Завязанный узлом, он становился символом нерушимой связи между мужем и женой, их благополучной жизни. Поясок невесты обовьётся вокруг тела жениха, сохранит его тепло, защитит от злого человека, считали люди. Кроме того, невеста дарила свои пояски всей многочисленной родне будущего мужа. Ведь она входила в новую семью, и с этими людьми ей тоже нужно было установить добрые и прочные отношения. Так пусть её яркие пояски украсят одежду новой родни, защитят от несчастья.

Многие старые и новые философы, фольклористы и психоаналитики говорят об имманентной женственности русской души и русского национального характера. В языке и народной культуре Россия всегда выступает в образе матери. Некоторые русоненавистнические авторы делали из этого обстоятельства далеко идущие политические выводы, вплоть до неспособности России к политической самостоятельности, трактуя «вечно-бабье» начало российской жизни как «вечно-рабье» , тоскующее по сильной мужской руке. Другие суживают проблему до внутрисемейных отношений, подчеркивая, что в России «патриархат скрывает матрифокальность» : хотя кажется, что власть принадлежит отцу, в центре русского семейного мира, по которому ребенок настраивает свое мировоззрение, всегда стоит мать. Отец — фигура скорее символическая, всем распоряжается мать и дети ее больше любят. Но, на самом деле эти символы – отражение древнего, языческого мировоззрения, взгляда на женщину как на нечто священное; столь же священное, сколь и Родина.

Семейные отношения в Киевской Руси в дохристианский период

В дохристианский период в древнерусском обществе одновременно существовало две формы брака: моногамная и полигамная. При этом последняя сохранялась у древних славян вплоть до конца Х в. В отрывке о нравах славянских племен, содержащемся в «Повести временных лет» говорится, что «радимичи, и вятичи, и северъ… имяху же по две и по три жены»1. Так, у князя Игоря, помимо часто упоминаемой в источниках Ольги, были и другие жены2. Его внук князь Ярополк, несмотря на то, что уже имел «жену грекиню», привезенную его отцом Святославом из Болгарии, сватался к полоцкой княжне Рогнеде3. Другой внук князя Игоря, Владимир Святославич, до принятия им христианства и женитьбы на византийской царевне Анне имел пять «водимых» по языческому обряду жен4.

Помимо многоженства среди древнерусской знати процветало и наложничество. Наиболее показателен пример князя Владимира Святославича: «Наложьниць бе у него 300 Вышегороде, а 300 Белегороде, а 200 Берестове в сельце, еже зоуть ныне Берестовое»5. По мнению А. В. Карташева, под наложницами здесь подразумевались пленницы, служившие одновременно и развлечением для князя и его дружины, и предметом торговли6. Наложницами, а не женами, по мнению М. Ковалевского и В. Макушева, были и те двадцать-сорок жен одного из русских князей, о которых сообщали арабские путешественники Ибн-Фадлан и Казвини7.

Полигамия не была явлением исключительно восточнославянским, она была известна у западных, южных славян, и у всех их соседей. Так, например, у польского короля Мешко до принятия им христианства было семь жен, у поморского князя имелось несколько жен и двадцать четыре наложницы, не был однолюбом и чешский князь Славник 8.

Рядовые члены славянской общины, по всей видимости, вели более упорядоченный образ жизни, что подтверждают свидетельства таких арабских, византийских и западноевропейских авторов, как Аль-Масуди, Маврикий Стратег и немецкий архиепископ Бонифаций9. Но это, скорее всего, объяснялось отнюдь не стремлением соблюдать какие-либо строгие морально-этические нормы, а всего лишь незавидным экономическим положением обычных общинников, не позволявшим им содержать нескольких жен, а, тем более, наложниц10.

Помимо полигамии в древнерусском обществе, по мнению С. Бахрушина, существовали и признаки левирата, т. е. обычая брать в жены вдову умершего брата11. Так, князь Владимир Святославич после убийства своего брата Ярополка в 986 г. женился на его вдове: «Володимиеръ же залеже жену братьню грекиню»12.

Жена в языческой семье находилась в подчиненном положении по отношению к мужу. Это было связано с тем, что высшую ступень общественной иерархии занимали мужчины-воины, которые могли накормить и защитить своих соплеменников и родственников. Несмотря на то, что многие славянки вели мужской образ жизни — охотились, воевали и т. п. — в большинстве случаев они все же уступали мужчинам в физической силе. Поэтому женщины сначала зависели от отца, а потом попадали под власть мужа13. Но, как считал А. Савельев, они подчинялась мужчине не как бесправные существа, лишенные какой-либо самостоятельности, а только как более слабые члены общества сильным14.

Сама идея превосходства мужчины над женщиной, по мнению В. О. Шульгина, отражена в космогонии славян. Женщина-вода олицетворяла пассивное начало мироздания, а мужчина-свет – активное творческое. Без света (мужчины) вода (женщина) – представлялась в виде льда, снега, смерти. И только под воздействием света женское начало получало жизнь и движение15. Символическим проявлением отношения к женщине как к прислуге был обряд разувания женой мужа во время брачной церемонии.

Правовое положение жены в древнерусской семье зависело от формы заключения брака и социального положения женщины. В случае похищения невесты, даже с ее согласия, она становилась собственностью мужа, вещью, которой он мог распоряжаться по своему усмотрению16. В такой же ситуации оказывались и девушки, вступившие в брак путем купли их у родителей. Очень часто они становились даже не женами, а рабынями-наложницами17. В лучшем положении находились девушки, вышедшие замуж в результате заключения договора между их родителями и женихом, т. к. в этом случае любящие родители выговаривали достойные условия жизни для своей дочери в семье мужа18.

Женщины, принадлежавшие к высшим слоям древнерусского общества, имели гораздо более высокий статус в семье. Они не только были хозяйками в собственном доме, но и принимали участие в общественно-политической жизни Киевской Руси. Об этом свидетельствует наличие среди послов на переговорах князя Игоря с Византией в 945 г. лиц, представлявших интересы знатных славянских женщин: «Искусевн Ольги княгини. Каницаръ Предъславин; Шихъберн Сфанъдръ, жены Улеба…»19 После убийства древлянами князя Игоря его жена княгиня Ольга «съ сыном своимъ Святославомъ собра вои много и храбры», победила мятежников и «възложиша на ня дань тяжьку»20. В дальнейшем она княжила самостоятельно вплоть до совершеннолетия своего сына Святослава, демонстрируя способности выдающегося государственного деятеля.

Независимо от формы заключения брака и места, занимаемого женщиной в общественной иерархии, полновластным главой семьи все-таки оставался муж. Он судил свою жену, мог подвергать ее телесным наказаниям21. Не подлежит сомнению тот факт, что в языческий период муж имел право распоряжаться даже жизнью своей жены. Безнаказанность данного преступления, по мнению К. А. Неволина, связана с тем, что в древние времена безопасность и жизнь людей обеспечивались угрозой мести со стороны их родственников. Женщина же, вступая в брак, переходила под власть и защиту мужа, и никто из родных уже не имел права мстить супругу-убийце. Кроме того, гибель жены могла произойти в результате «справедливого» и «заслуженного» наказания22.

О существовании на Руси права мужа распоряжаться жизнью жены свидетельствует сообщение В. Н. Татищева о князе Владимире Святославиче, намеревавшемся собственноручно расправиться со своей супругой Рогнедой, совершившей попытку покушения на его жизнь. «Владимир так сим оскор­бился, что хотел ее тут зарезать. Но, желая более ей прискорбности учинить велел ей немедленно одеться в платье лучшее и убор царский, как на брак приготовиться, и потом велел ей сесть на постель что она смело учинила. Владимир взял меч голый в руку и пошел к ней, желая ее убить наедине. »23 Только появление их малолетнего сына Изяслава спасло княгиню от неминуемой расправы.

О невысоком личном статусе женщины в древнерусской семье в дохристианский период свидетельствует и языческий обряд захоронения жены вместе с погибшим мужем. Известия об этой славянской традиции в разных вариантах и с разными объяснениями можно найти в многочисленных арабских, византийских и западноевропейских источниках того времени. По сведениям арабского историка и путешественника X в. Аль-Масуди, женщин живьем сжигали вместе с усопшим мужем. В случае, если мужчина умирал холостым, его женили уже после смерти24. Его современник Ибн Фадлан сообщал, что женщин сначала убивали, а потом уже сжигали25. По мнению же Ибн Русты, жену не сжигали, а вешали, и не сразу, а только через год после смерти супруга26. По свидетельству же византийца Маврикия Стратега, женщины сами себя удушали27.

Учитывая большое количество известий, сообщающих о существовании этого обряда, факт захоронения женщин в месте с мужчинами можно считать бесспорным. Но вызывает сомнение, что речь шла только о законных женах умершего мужчины, а не его рабынях-наложницах. Например, выше упомянутый, Ибн Фадлан писал, что когда «умирает у них глава, то семья его говорит девушкам и мальчикам: кто из вас умрет с ним? И кто-нибудь из них говорит: Я! Когда он так сказал, то это уже обязательно для него, ему никак не позволительно обратиться вспять, и если б он даже желал, это не допускается; большей частью делают это девушки»28. Ибн Фадлан оставил наиболее детальное описание похоронного обряда древних славян. При этом он не настаивал, что жертвой должна быть именно жена и даже вообще особа женского пола. Возможно из-за того, что чаще всего на подобный шаг соглашались девушки, и сложился стереотип, что именно женщина должна была стать жертвой. Доказательством того, что умершего не всегда сопровождала именно свободная жена, может быть приблизительно одинаковое количество мужских и женских захоронений в отдельных могилах. По мнению В. Мавродина, это свидетельствует о том, что свободную женщину чаще всего хоронили отдельно с соблюдением всех обрядов29. Нельзя, конечно, отрицать и того, что свободные жены также могли сопровождать своих мужей в потусторонний мир.

Можно выделить несколько факторов, обуславливавших существование подобного ритуала. Во-первых, славяне переносили в загробный мир систему отношений, существовавшую в их обществе. Поэтому вместе с умершим погребали все, что могло понадобиться ему после смерти: еду, одежду, коня, девушку, а может и юношу, чтобы прислуживали своему господину и развлекали его. Во-вторых, пренебрежительное отношение к женщине у восточных славян привело к появлению веры в то, что она может войти в рай только в сопровождении мужа. Из-за этого многие женщины сами стремились быть похороненными вместе со своим супругом в надежде на лучшую жизнь в загробном мире. В-третьих, женщина после замужества попадала в чужую семью, иногда далеко от родственников, поэтому единственным ее защитником и покровителем был муж. После его смерти она теряла защиту от притеснений и оскорблений со стороны чужих людей и потому предпочитала лучше умереть, чем вести тягостную жизнь в одиночестве30.

Подобный шаг со стороны женщины мог быть и проявлением любви к умершему мужу. Хотя в высших слоях древнеславянского общества практиковалось многоженство и наложничество, супружеская жизнь, особенно рядовых членов общины, как уже сообщалось, отличалась упорядоченностью, а их жены целомудренностью и верностью, о чем неоднократно писали даже относящиеся с предубеждением к славянам византийские и западноевропейские авторы. Маврикий в своем «Стратегиконе» пишет, что «скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь»31. Архиепископ Бонифаций, укоряя английского короля Этельреда в ведении распутной жизни, приводит ему в пример семейную жизнь славян: «Народ мерзкий и самый дурной, соблюдают однако же с такой верностью в супружеском союзе взаимную любовь, что жена по смерти мужа сама отрекается от жизни, и та считается между ними славною, которая своею рукою убьет себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре»32. И даже если у умершего было несколько жен, первоочередное право быть похороненной с ним, как сообщает Ибн-Руста, получала утверждавшая, что особенно сильно любила мужа33.

Имущество жены, как и ее личность, находились во власти мужа. Даже приданое, которое давалось невесте родителями, не могло смягчить ее зависимость в семье и дать право на равенство в семейных делах34.

В Киевской Руси юридически отношения между родителями и детьми устанавливались с момента рождения ребенка или путем усыновления. Уже в языческие времена существовала разница между «водимыми» (законными) женами и наложницами. Имелось различие, хотя и не принципиальное, и в положении детей, рожденных ими. Например, Рогнеда, дочь полоцкого князя Рогволода, на предложение выйти замуж за Владимира, рожденного от рабыни-ключницы княгини Ольги Малуши, ответила: «Не хочю розути робобича. »35 В то же время происхождение от Малуши, которая не могла быть «водимой» женой, не помешало ее сыну считаться законным сыном князя Святослава и занять сначала новгородский, а потом и киевский престол36. Таким образом, в дохристианский период, несмотря на определенную разницу в отношении к детям, рожденным в браке и вне него, все они считались законными.

Об усыновлении как способе установления родственных отношений в Киевской Руси источники сообщают очень мало. Так, Нестор сообщает о передаче князем Рюриком своего княжества и малолетнего сына в руки родственника Олега: «Оумре Рюрик и предасть власть Олгоу и сына своего Игоря дасть емоу въ роуце; бе бо детескъ»37. В древности принятие на руки чужого ребенка означало согласие вырастить и воспитать его как собственного сына38. По свидетельству автора «Повести временных лет», Игорь действительно находился в сыновнем положении по отношению к Олегу: «Игореви възрастьшю и хождаше по Ользе и всю волю его творя»39. Еще одним примером совершения акта усыновления можно считать женитьбу князя Владимира Святославича на беременной вдове убитого им брата Ярополка: «Володимиеръ же залеже жену братьню грекиню, и бе непраздна, от нея же родился Святополкъ»40.

Тезис о существовании института усыновления в дохристианской Руси имеет как своих сторонников (И. Эверс, Н. М. Карамзин41), так и противников (К. А. Неволин, А. Попов, В. И. Сергеевич42). Спорность этого вопроса связана с тем, что принятие князем Олегом на руки малолетнего Игоря могло означать как усыновление, так и обычную опеку. Также нельзя с уверенностью утверждать, кто был биологическим отцом Святополка — Ярополк или Владимир, т. к., по словам летописца, «бе бо от двою отцю, от Ярополка и от Володимера»43. Тем не менее, большинство исследователей, учитывая, что такой институт был очень распространен у европейских народов, полагают, что существовал он и у восточных славян еще до принятия христианства44.

В дохристианский период вся полнота власти над детьми принадлежала отцу семейства. Лица, находившиеся в его зависимости, назывались «чадь». Это понятие объединяло детей, рабов, родственников, прислугу. Позднее, с отделением отдельных институтов — холопского, семейного, личного найма, — подчиненными по семейному праву остались только дети45. Зависимое положение ребенка в семье подтверждается и терминами, которыми обозначались как неполноправные слои населения, так и младшие члены семьи. Например, слово «отрок» использовалось как в отношении детей, подростков, младших дружинников, так и в отношении слуг, работников, рабов. Буквально оно означало «тот, кто не разговаривает», т. е. не имеет права голоса при решении важнейших вопросов рода и племени46.

Объем власти родителей был настолько значительным, что в языческие времена они имели право распоряжаться жизнью ребенка. Источники не содержат прямых доказательств того, что родители убивали своих детей при рождении. Только в одном трактате — «Слове Григория Богослова» — упоминается об убийствах младенцев, практиковавшихся в Тавриде (древнее название Крыма) — «таверьская деторезанья», которые русский переводчик приписывает славянам47. Подобный обычай существовал у соседей восточных славян — чехов и прибалтийских славян. Там родители могли убить младенца, особенно дочь, если ее существование было в тягость для семьи48. Поэтому, по мнению В. И. Сергеевича, молчание наших источников не может служить убедительным доказательством отсутствия подобного обычая у восточных славян49.

В течение длительного времени в Киевской Руси родители распоряжались свободой своих детей. Так, в Новгороде, даже после принятия христианства, в голодные годы родители продавали своих детей: в летописи упоминаются случаи, когда «отець и мати чадо свое въсажаше в лодью даромь гостьмъ»50 или когда «даяху свои дети отець и мати дерень гостимъ изъ хлеба»51. Практические единолично родители принимали решения о вступлении своих детей в брак. Как сообщает «Повесть временных лет», князь Олег без каких-либо предварительных разговоров с Игорем «приведоша ему жену от Пьскова, именемъ Олгу», а Святослав Владимирович привез из Болгарии в жены своему старшему сыну Ярополку понравившуюся ему монахиню («привелъ ю отець его Святославъ и вда ю за Ярополка, красоты ради лица ее»)52. Исключением можно было бы считать сватовство князя Владимира к полоцкой княжне Рогнеде, когда князь Рогволод позволил своей дочери самой выбирать, за кого она хочет пойти замуж. Рогнеда, высокомерно отказав Владимиру, предпочла его брата Ярополка53. Однако, как вполне резонно заметил О. М. Рапов, вряд ли это было ее собственное решение. Должно быть, полоцкий князь считал, что в предстоящее борьбе за власть у Ярополка больше шансов на успех54.

Кроме широких прав в отношении детей, родители имели и обязанности перед ними. Отец должен был в случае убийства сына исполнить обычай кровной мести: «Убьеть мужь мужа, то мьстить. отцю сын»55. Так, воевода киевского князя Ярополка Святославича Свенельд постоянно подговаривал своего патрона пойти войной против брата Олега Святославича из-за желания отомстить за убийство своего сына Люта, охотившегося во владениях князя Олега Святославича: «„Поиди на братъ свойъ и поими волость его”, хотя отмьстити сыну своему»56. Также отец брал на себя обязательство заботиться о своих детях, пока они не станут взрослыми и не смогут обеспечивать себя сами. Как сообщает Казвини, «если у тамошнего жителя рождался сын, то отец заботился о нем до тех пор, пока он достигнет юношеского возраста. Тогда отец дает ему лук и стрелы, говоря: „ступай, промышляй сам о себе”»57.

Обязательства, налагаемые древнерусским обществом на детей по отношению к родителям, были большими, чем их права. Еще в дохристианские времена дети были обязаны окружать родителей заботой, защищать их и содержать в старости58. С укором обращается посол от киевлян к князю Святославу, который, находясь в Болгарии, не смог обеспечить безопасность матери и детей от нападения печенегов: «Ты князе, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ея охабивъ, малы бо насъ не взяша печенези, и матерь твою и дети твоя. Аще не поидаши, не обраниши насъ, да паки ны возмуть. Аще ти не жаль очины своея, ни матерее стары суща, и детий своих». Услышав об опасности, угрожавшей его родным Святослав сразу вернулся в Киев «целова матерь свою и дети своя, и съжалися о бывшемъ от печенегъ. И собра вои, и погна печенеги в поле, и бысть миръ»59.

На детей распространялась и обязанность кровной мести за убийство родителей60. И. Эверс даже убийство сыновей Владимира Святославича Святополком Окаянным объясняет стремлением последнего отомстить за убийство своего отца Ярополка князем Владимиром61.

Власть отца и матери над детьми прекращалась полностью только со смертью обоих родителей, т. к. уход из жизни одного из них лишь переносил всю полноту власти на другого62. Власть родителей над дочерьми прекращалась с момента выдачи их замуж, поскольку как последние переходили под власть мужа, исключавшую власть отца и матери. Иногда полное прекращение родительской власти происходило в результате самовольного выхода сыновей из семьи. Обязательным следствием такого поступка являлась потеря прав на родительское наследство63.

Таким образом, в языческий период на Руси среди знати господствовали многоженство и наложничество. В то же время в семьях простых общинников, которые, вели гораздо более упорядоченный образ жизни, укрепилась моногамия. В условиях господства в обществе физической силы, зависимыми членами семьи стали жены и дети.

Правовое положение жен в древнерусских семьях в дохристианский период зависело от формы заключения брака и ее добрачного социального статуса. Похищенные, купленные или плененные жены были полностью бесправными, а иногда становились даже не женами, а рабынями-наложницами. Более широкими правами обладала женщина, вступившая в брак на основе договора между ее родителями и женихом, что обуславливалось, с одной стороны, существованием брачного соглашения, имеющего юридическую силу, с другой — наличием приданого, обеспечивающего женщине определенную имущественную самостоятельность в новой семье. Впрочем, в любом случае главой семьи оставался муж, который оставлял за собой право судить, наказывать и даже убивать свою жену. Зависимое положение женщины в языческий период характеризует существовавшая у славян традиция хоронить мужчину вместе с женой, которую перед этим убивали.

Родительская власть над детьми была неограниченна и прекращалась только с их смертью. Однако помимо широких прав в отношении своих чад (распоряжаться их жизнью, свободой, браком), на родителей налагались и значительные обязанности (обеспечивать, заботиться, мстить). Аналогичные обязательства распространялись и на взрослых детей в отношении их родителей.

1 Повесть временных лет. По Лаврентьевскому списку. — М.-Л., 1950. — Ч. 1. — С. 15.

2 Татищев В. История Российская. — М., 2003. — Т. 1. — С. 56.

3 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 53, 54.

4 Там же. — С. 56; Татищев В. Указ. соч. — Т. 1. — С. 60.

5 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 56.

6 Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. — М., 1991. — Т. 1. — С. 246.

7 Ковалевский М. Первобытное право. — М., 1886. — Вып. 2. — С. 50; Макушев В. Сказание иностранцев о быте и нравах славян. — СПб., 1861. — С. 139-140.

8 Нидерле Л. Славянские древности. — М., 2000. — С. 207; Черниловский З. М. Русская Правда в свете других славянских судебников // Древняя Русь: проблемы права и правовой идеологии. — М., 1984. — С. 21.

9 Нидерле Л. Указ. соч. — С. 207-208.

10 Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. — СПб., 1894. — С. 274; Черниловский З. М. Указ. соч. — С. 21.

11 Бахрушин С. К вопросу о крещении Киевской Руси // Религия и церковь в истории России. — М., 1975. — С. 20.

12 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 55-56.

13 Тютрюмов И. Крестьянская семья (очерк обычного права) // Русская речь. — 1879. — № 4. — С. 286.

14 Савельев А. Юридические отношения между супругами по законам и обычаям великорусского народа. — Н.Новгород, 1881. — С. 25.

15 Шульгин В. О. О состоянии женщины в России до Петра Великого. — Киев, 1850. — С. 38-39.

16 Нижник Н. С. Регулирование брачно-семейных отношений на Руси в условиях язычества // История государства и права. — 2003. — № 2. — С. 32.

17 Хлебников Н. Общество и государство в до-монгольский период русской истории. — СПб., 1872. — С. 155-156.

18 Самоквасов Д. Я. Древнее русское право. Лекции 1902-1903 академического года. — М., 1903. — С. 172.

19 Владимирский-Буданов М. Хрестоматия по истории русского права. — Киев, 1908. — Вып. 1. — С. 8-9.

20 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 42-43.

21 Лазовский Н. Личные отношения супругов по русскому обычному праву // Юридический вестник. — 1883. — № 6. — С. 381.

22 Неволин К. А. Полное собрание сочинений. — СПб., 1857. — Т. 3. — С. 79.

23 Татищев В. История Российская. — М., 2003. — Т. 2. — С. 164-165.

24 Гаркави А. Я. Сказание мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII века до конца века по Р. Х.). — СПб., 1870. — С. 129.

25 Там же. — С. 99-100.

26 Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. — М., 1965. — С. 388.

27 Мишулин А. В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э. // Вестник древней истории. — 1941. — № 1. — С. 253.

28 Гаркави А. Я. Указ. соч. — С. 97.

29 Мавродин В. Древняя Русь (происхождение русского народа и образование Киевского государства). — М., 1946. — С.129.

30 См.: Гаркави А. Я. Указ. соч. — С. 97, 129; Макушев В. Указ. соч. — С. 142.

31 Мишулин А. В. Указ. соч. — С. 253.

32 Макушев В. Указ. соч. — С. 141.

33 Новосельцев А. П. Указ. соч. — С. 388.

34 Дубакин Д. Влияние христианства на семейный быт русского общества в период до времени появления «Домостроя». — СПб., 1880. — С. 86; Момотов В. В. Формирование русского средневекового права в IX-XIV вв. — М., 2003. — С. 183; Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. — М., 1949. — С. 119-120.

35 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 54.

36 Юшков С. В. Указ. соч. — С. 450.

37 Летописец Переславля-Суздальского. Составленный в начале XIII в. (между 1214 и 1219 годов). — М., 1851. — С. 6.

38 Неволин К. А. Полное собрание сочинений. — Т. 3. — С. 377.

39 Летописец Переяславля-Суздальского. — С.8

40 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 55-56.

41 Эверс И. Ф. Г. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. — СПб., 1835. — С. 130-131; Карамзин Н. М. История государства российского. — М., 1989. — Т. 1 — С. 99.

42 Неволин К. А. Полное собрание сочинений. — Т. 3. — С. 377; Попов А. Об опеке и наследстве, во времена Русской Правды // Сборник исторических и статистических сведений о России народах ей единоверных и единоплеменных. — М., 1845. — Т. 1. — С. 98; Сергеевич В. Указ. соч. — С. 307.

43 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 55-56.

44 См., напр.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. — Киев, 1915. — С. 461; Неволин К. А. Указ. соч. — С. 378; Юшков С. В. Указ. соч. — С. 451; Момотов В. В. Указ. соч. — С. 190.

45 Вадимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. — С. 461.

46 Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). Курс лекций. — М., 2001. — С. 266.

47 Нидерле Л. Указ. соч. — С. 210.

48 Черниловский З. М. Указ. соч. — С. 24

49 Сергеевич В. Указ. соч. — С. 297.

50 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. — М., 1950. — С. 22.

51 Там же. — С. 280.

52 Повесть временных лет. — Ч. 1. — С. 23, 53.

53 Там же. — С. 54.

54 Рапов О. М. Княжеские владения на Руси в X — п.п. XIII в. — М., 1977. — С. 33.

Секс и брак в Древней Руси

Будучи монопольным юридическим учреждением в регулировании брачно-семейных отношений, православная церковь закрепила за собой прежде всего монопольное право на заключение брака. Византийским правом устанавливался низкий брачный возраст для вступления в брак: 12–13 лет для невесты и 14–15 лет для жениха.

Требовалось согласие вступающих в брак и их родителей, а также отсутствие близкого кровного родства.

В Киевской Руси, как и в других странах средневекового мира, вступали в брак довольно рано.

Согласно требованиям канонического права, установленным церковью, родство между желающими вступить в брак исчислялось коленами — количеством родственников в генеалогической линии от жениха вверх к общему предку и дальше вниз к невесте. Согласно «Уставу в брацех», до конца X века разрешался брак только между 7-м и 8-м коленами, то есть между четвероюродными братом и сестрой.

Более близкие родственники не имели права вступать в брачные отношения. Кроме того, запрещалось вступать в брак детям одних родителей и племянникам с теткой или дядей. Для нарушителей запрета предусматривалась санкция.

Похожее по теме. Сексуальность, Красота и Мораль глазами древних греков и римлян Что древние греки и римляне думали о сексе, браке и любви

В соответствии со ст. 16 Устава князя Ярослава: «Аще ближнии род поимется, митрополиту 40 гривен, а их разлучити, опитемию приимуть». Переводим: в случае инцеста (интимных отношений между близкими родственниками), штраф выплачивается митрополиту, а любовники разлучаются с наложением епитимьи (церковного покаяния в различных видах).

С принятием христианства на Руси не потеряли своего значения и правовые обычаи дохристианского периода, которые со временем приобрели юридическое оформление в писаном праве. Так, свадебному обряду на Руси предшествовала помолвка, которая проводилась в доме родителей невесты. При этом обязательным кушаньем на столе был сыр, который выносила к столу будущая невеста. Соглашение о браке молодых своеобразно скреплялось обрядом «краяння» — разрезания сыра на куски.

В том случае, если свадьба расстраивалась по вине жениха, он должен был заплатить родителям невесты денежный штраф (моральную компенсацию), который предусматривался ст. 35 Устава князя Ярослава:

«О девку сыр краявши, за стыд ей 3 гривны, а что потеряно, тое заплаты, а митрополиту 6 гривен, князь казнить».

Возможность заключения повторных браков ограничивалась для верующих и определялась церковной формулой: «Первый брак — закон, второй — прощение, третий — законопреступление, четвертый — нечестие: понеже свиньское есть житие».

Исключение было возможно для вдов и вдовцов. Для них был позволителен второй брак «по снисхождению к человеческой слабости».

Очень редко был разрешен и третий брак в случае смерти второго супруга, а также в случае, «аще кто будет млад, а детей не будет у него от первого брака ни от второго». Если брак заключался в четвертый раз, то такого любителя семейной жизни немедленно «разлоучали» и лишали причастия, «донельже разрешится беззаконного брака».

Церковь стояла на позициях запрета браков с представителями других религиозных конфессий.

Тех, кто нарушал этот запрет, ждало суровое наказание.

Статья 19 Устава князя Ярослава предусматривала наказание за связь русской женщины с иноверцем (человеком, который исповедовал иудейскую или мусульманскую религию) принудительным постригом ее в монахини и денежным штрафом в пользу митрополита: «Аще жидовин или бесерменин будет с рускою, на иноязычницех митрополиту 50 гривен, а рускую понята в дом церковный».

Защищая моногамный брак между мужчиной и женщиной, церковное право предусматривало ответственность за полигинию. Языческое многоженство не могло сосуществовать с принципами христианской морали, поэтому право и церковные догматы защищали интересы первой жены.

Статья 17 Устава князя Ярослава предусматривает: «Аще кто иметь две жены водить, митрополиту 20 гривен, а которая подлегла, тую пояти в дом церковный первую гоню держать по закону». Таким образом, вторая жена должна была занять место в церковном доме (монастырское учреждение для отбытия церковного наказания), а мужчина должен был проживать с первой женой.

Дублируя предыдущую статью, ст. 9 этой редакции предусматривала: «Аже муж оженится иною женою, а со старой не роспустится, митрополиту вина, молодую поняти в дом церковный, а со старой жить».

В соответствии с канонами церковного права брак провозглашался незыблемым.

Расторжение брака и прекращение существования семьи было возможным лишь в исключительных случаях и только после судебного разбирательства. Юридические основания для расторжения брака по инициативе мужа были изложены в ст. 53 Устава князя Ярослава.

Основанием для развода были такие действия жены, как:

• неуведомление женой своего мужа об известном ей покушении на власть и жизнь князя;
• прелюбодеяние, за которым ее застал муж, или подтверждение таких действий женщины свидетелями проступка;
• покушение на жизнь мужа или несообщение ему о подготовленном на него убийстве;
• общение жены с посторонними людьми, в частности, ночевка за пределами своего дома без разрешения мужчины;
• посещение женщиной без сопровождения мужчины днем или ночью игрищ;
• участие жены в обкрадывании мужа или самостоятельное похищение его имущества.

Перечень оснований, изложенных в ст. 53, не был исчерпывающим, жизнь создавала множество ситуаций, из-за которых семьи распадались.

По инициативе жены юридические основания для расторжения брака в церковных уставах не предусматривались.

В летописях содержатся упоминания оснований для расторжения брака по инициативе жены. Это физическая неспособность мужчины к браку: «Ожели мужь на гоню свою не лазит без съвета, то жена невиновата, идучи вот него», а также материальные причины, когда муж не мог содержать семью: «Яко не мочи мужю бержати жены, или жена мужа, или долг много у мужа застанеть, а порты ея грабити начнеть, или пропиваеть».

Разорвать брачные узы мог позволить себе только состоятельный мужчина.

В случае если мужчина все-таки принимал решение на законных основаниях расторгнуть брак и создать новую семью, он должен был уплатить очень большую денежную компенсацию в пользу бывшей жены, а также штраф в пользу церкви. Размеры этих финансовых санкций зависели от социального статуса бывшей жены.

Об этом свидетельствует ст. 4 Устава князя Ярослава: «Аще же пустит боярин гоню больших бояр, за стыд ей 300 гривен, а митрополиту 5 гривен золота, а меньших бояр гривна золотая; а нарочитых людии 2 рубля; простои чади 12, а митрополиту 12 гривен, а князь казнить».

Каноническое право препятствовало расторжению брака, как венчанного, так и невенчанного, причем во втором случае штраф был меньшим в два раза.

Это положение зафиксировано в ст. 18 Устава князя Ярослава: «Аще муж розпустится с женою по своей волы, а будеть ли венчаная, и дадять митрополиту 12 гривен, будет ли невенчаная, митрополиту 6 гривен».

Защищая семью, брак и христианскую мораль, православная церковь сформулировала конкретные составы преступлений (правонарушений), которые, по ее мнению, были наиболее опасными социальными явлениями и рассматривались исключительно церковными судами.

В ст. 9 Устава князя Владимира Святославовича «О десятинах, судах и людях церковных» определяется круг таких действий.

К преступлениям против семьи и нравственности были отнесены:

• «роспуста» (самовольное расторжение брака);
• «смильное» (внебрачная интимная связь мужчины и женщины);
• «заставание» (нарушение супружеской верности), доказанное свидетелями;
• «умыкание» (обрядовое похищение невесты для свадьбы), «пошибание» (изнасилование);
• «или в племени в сватовстве поимутся» (нарушение запрета на браки между близкими родственниками);
• «иже отца или матерь бьют» (избиение родителей);
• «урекание бляднею» (безосновательное обвинение женщины в небрачных половых связях).

С принятием христианства в Киевской Руси утвердилась христианская модель семьи и брака, в соответствии с которой:

• цель брака — предотвращение соблазнов и разврата;
• предназначение брака — рождение детей, продолжение рода;
• условия брака — моногамия, церковное благословение, публичность, достижение соответствующего брачного возраста, нерасторжимость, добровольность брака, однобрачие, исключение родственных союзов, создание семьи только через венчанный брак и т. д.;
• социальное и христианское непризнание правомерности небрачных (добрачных и внебрачных) связей;
• сексуальная этика православия постулировала, что единственная цель и предназначение секса — продолжение рода;
• низкий социальный статус женщины;
• характерный тип семьи — нуклеарная (семья, состоящая из одной брачной пары с детьми);
• исторический тип брака — моногамия (один мужчина и одна женщина), допускающий развод;
• авторитарная семья — базируется на экономическом господстве одного из партнеров;
• отношение к женщине (жене, супруге, дочери) осталось за пределами сферы отношений, освященных религией;
• юридические нормы не определяли положения невестки в семье мужчины. В крестьянских семьях она рассматривалась прежде всего как дополнительные рабочие руки.

Существовала практика безбрачия, которая не осуждалась общественностью. Это случалось тогда, когда старший брат, который заменил умершего отца, отказывался от бракосочетания в интересах младших братьев.

К безбрачию могла прибегнуть девушка в знак траура по умершему жениху. Такое самопожертвование даже вызывало уважение. Существовал брак по расчету (примы) — проживание зятя в семье жены, хотя это и противоречило праву — оставаться после бракосочетания с родителями мог лишь сын.

Брак в примах имел такие разновидности: по принуждению, по желанию, по приглашению. Возможен был договор пожизненного содержания.

Ситуация, когда бездетная пара в летах брала к себе в дом молодую пару, как правило, без земли, а нередко и без родителей. При этом они обязывались ухаживать и помогать людям, которые дали им приют, а в случае их смерти наследовали их имущество.

Для счастья семьи нужно не столь уж много — направленность на партнера, умение и желание понимать его, заботливо к нему относиться, учитывать его вкусы, интересы и желания, умение удержаться на тонкой грани между отчужденностью и вторжением в личное пространство брачного партнера.

Счастливы брачные отношения, основанные на равенстве супругов, нормальное, бесконфликтное общение, признание права другого человека на собственное жизненное пространство, доверительность и благосклонность, гармоничная интимная жизнь, соответствующий материальный фон жизни, дети, наличие Дома (того места, где может отдохнуть от превратностей жизни вся семья в целом и каждый из ее членов в отдельности).

В сущности, ведь это не так много, чтобы быть счастливым, но судьба средневековой женщины чем-то напоминает судьбу библейской Евы. Первая женщина появилась на свет сразу женой. У Евы не было альтернативы. У женщины Киевской Руси та же ситуация, потому что Средневековье — это цивилизация мужчин…

Женили у нас всегда рано, но все-таки не так, как в Индии.

Похожее по теме. Это не я, это всё гены. Мифы о генетике народов В 80-е годы прошлого века мир охватила паническая волна, связанная с обнаружением вируса СПИДа. Человечество почувствовало себя совершенно не�

Неподдельным ужасом веет от песни «Матушка, матушка, что во поле пыльно» — речь в ней о сватовстве и скорой женитьбе еще совсем молодой особы. Смотрит в поле и видит — «едут». Близко сговор, свадьба, увоз в чужой дом, и вот уже она не любимое дитя, а в лучшем случае падчерица, отданная незнакомым и, возможно, жестоким людям в полную власть и на скорое съедение. Свекровь не пощадит, заставит работать с утра до ночи…

Что для крестьянки, что для дворянки неизбежный поворот женской судьбы в подростковом возрасте был не просто мучительным, но роковым, чреватым порой гибелью. Не только дети умирали при родах…

В языческой Руси жен доставали себе уводом, то есть похищением из родительского гнезда. Обряд умыкания (похищения) в честь богини плодородия Лады совершался ранней весной и обязательно у воды: она символизировала бурный поток жизни, захватывающий невесту с собой. Обряд, говорят источники, сопровождался «неподобными игрищами». Жену также могли купить: платой за невесту было «вено», а «веном» — приданое.

Однако постепенно уводу невесты начинает предшествовать сговор с ней при помолвке. Отказываешься от невесты — помните? — тут же следует «краянням сиру»; моральный ущерб девушке оценивался в одну гривну и остальное в виде штрафа по размеру затраченного на помолвку родителями невесты и ею как материальный ущерб.

У древних славян авторитет родителей также был непререкаем, поэтому подбором кандидатов в супруги занимались именно они. Но если чувства молодых не совпадали с решением родителей? В такой ситуации нередки были случаи похищения невесты. Положение женщины в таком браке было очень уязвимым: если брачный союз заключался по обоюдному согласию, за женой стояла поддержка ее семьи. Но при самовольном замужестве девушка лишалась приданого и защиты своего рода.

Приданое у древних славян играло важную роль — оно являлось подспорьем в одинокой жизни в случае развода. Кстати, развод у славян-язычников не возбранялся и совершался довольно просто: нужно было лишь разорвать рубаху или пояс над водой. Интересно относились древние славяне к детям. Принято думать, что женщина, родившая детей до брака, опозорена. Но по языческим верованиям главнейшая функция слабого пола — рожать и растить детей. Именно поэтому женщина, у которой был внебрачный ребенок, являлась первой невестой в племени: она доказала свою женскую состоятельность. Вступление в брак у славян было обязательным для социальной личности, поэтому одинокие люди подвергались насмешкам и вызывали подозрение.

В Уставе Ярослава содержался запрет выдавать замуж силой.

Иногда засылала сватов девушка, а зятя брали в дом жены. Ограничения же на брак касались возраста, родства, вероисповедания, соблюдения очередности вступления в брак дочерей согласно старшинству.

Церковное венчание, введенное на Руси в XI веке, практиковалось только среди высших слоев общества, остальное население заключало браки по традиционным обрядам.

В XII веке в Уставе Владимира Святославовича давалось право именно церкви утверждать законность браков.

К концу XIII века согласие сторон: девушки, жениха, родителей невесты, родителей жениха и холоповладельца (предшественника помещика) стали фиксироваться в брачном согласии — специальном договоре, заключаемом в письменной форме.

Заключительной частью сговора в XIV–XV веках стало обручение, и обрученный обязан был жениться в случае даже осквернения суженой.

Помня о «традиционных игрищах», церковь сделала замечание что сохранение плевы до замужества необязательно, но несохранение ее требует штрафа.

Брачный возраст в это время для женщин начинался с 12 лет. Ограничивалось и число замужеств: нормы христианской морали допускали только два брака. Третий разрешался только в случае смерти второго супруга и отсутствия детей.

К концу XV века официально возможные поводы к разводу существенно ограничивались: расторжение брака было возможно фактически только по неверности или по импотенции.

В западных регионах Руси, где исповедовался католицизм, выражалось согласие на брак перед двумя свидетелями и приходским священником и только, а также признавались браки, не получившие церковного освящения.

На практике сватовство, обручение и свадьба были у нас делом сложнейшим, требующим участия таких квалифицированных экспертов, как сваха и многочисленные свояки.

Обмануть могли на каждом шагу: например, вместо подлинной, но некрасивой невесты могли показать стороне жениха совершенно другую девушку, только чтобы сбыть дитятко с рук. Меж тем, когда обман раскрывался, брак чаще всего оставался в целости и сохранности.

Жених, которого сватала невеста, участвовал в девичнике, готовил приданое и назывался «примаком», «подживотником», «привальнем», в шутку даже «молодухой». Про таких говорили, что он «выходит замуж», а невеста «женится» на нем.

Будучи в таком браке, женщина могла пользоваться равными с мужчиной правами.

Пожениться могли люди с совершенно разных сословий (вспомним здесь «Повесть о Петре и Февронии», где князь, хоть и не с первого раза, но берет в жены «древолазца дщи», то есть дочь вольного бортника — охотника за медом лесных пчел).

Молодожены могли и не жениться вовсе, а пожить вместе и, если не подходят друг другу, разойтись. Женщина имела полное право на свое приданое, но если муж ей доверял, то мог доверить и ведение хозяйства.

Завидный жених мог потребовать увидеться с невестой до свадьбы, но кого бы он ни увидел, жениться ему приходилось, потому что невеста в представлении родителей уже была как бы отдана жениху, и попробовали бы вы их в этом переубедить…

День сговора назначался родителями невесты. В дом невесты приезжали родители жениха, садились напротив родителей невесты и долго молчали. Потом начинали писать «рядную записку» (ибо стороны именно что рядились, как натуральные купцы). В записке назначали день свадьбы и подробнейше, как в протоколе обыска, перечисляли приданое невесты. Почему-то обязательно туда попадала кровать (корневой символ постельного счастья), затем шли сшитые во время взросления девочки и передаваемые от матерей и бабок платья, горшки, тарелки, ложки-поварешки…

Богатым невестам в рядную записку вписывали украшения, порой весьма дорогие, деньги (и золотом, и ассигнациями) и разнообразную недвижимость — от курных изб до доходных домов. Эдакий калым наоборот: от жениха ничего не просили. Ни полушки. Если невеста была настолько бедна, что не могла вписать в приданое ни копейки, ни грошика, жених перечислял родителям несколько своих рублей: ну, не может быть невеста без приданого, диктовал обычай! Что бесприданниц не отменяло.

Утром в день свадьбы в дом жениха готовить брачное ложе отправлялась сваха, ибо веровали, что колдуны могут «испортить» первую брачную ночь. Стелили молодым в сеннике, часто нетопленном. Понятно, почему: когда холодно, невольно жмешься поближе к другому. Так, видимо, подталкивали к близости. Если близость не получалась (легко ли сказать — мальчик и девочка, даже знающие гораздо больше о близости, чем сегодняшние, — что они могли друг с другом сделать?), топили молодым баню, где они видели друг друга воочию и сближались.

В сенник несли символы плодородия — лари с зерном, бочки: намекали на потомство.

Перед венчаньем звали молодых к столу, но и там жениху лица невесты не показывали — что за хитрые люди!

Основательно выпив и закусив, посаженый отец, обращаясь к родному отцу невесты, спрашивал разрешения вести молодых «чесать и крутить» — то есть венчать. Вели…

И только после венчания садились выпивать и закусывать до самого конца церемонии. Финальная часть пира была более приятной (или наоборот, неприятной) для жениха: невесте, наконец, открывали лицо. Девичий венец сменялся на «бабий убор» — повойник.

Красива была невеста или некрасива, она должна была непременно плакать, хотелось ей того или нет. Первым, что видел молодой муж на лице жены, были слезы, а первым, что видела невеста, тонкое шерстяное покрывало, за которым смутно, как в рождественском гадании на зеркале, проступало лицо мужа. Диво ли, что ведущей, главной эмоцией становилась не любовь (откуда ей взяться в этой странной встрече?), а именно жалость? Сначала к себе, а потом к насильственно сводимой с тобой другой душе?

Представьте себе: русская свадьба поначалу вовсе не весела. И замужние, и девицы поют за столом печальные песни — в общем, не понять, замуж выдают или хоронят заживо. «На кого ж ты нас оставляешь?» — та же самая тональность!

Замечательна сцена женитьбы царя Петра в фильме «В начале славных дел»: молодой и молодая в традиционной длиннополой одежде во главе стола, вой плакальщиц, прибаутки гостей, лица будущей пары напряжены, Петр почти открыто недоволен.

Перед тем мать-царица говорит ему, застигнутому посреди потешных трудов: «Женить я тебя надумала, Петруша» — «Ну, так жените», — досадливо, нетерпеливо отвечает строитель России молодой, понимая, что ни о какой любви речи не идет.

Наконец, распорядитель царской свадьбы поднимается и предлагает молодым покинуть пиршество, пока не начались самые соленые шутки. Им заворачивают на ночь в тряпицу курочку, краюху хлеба, и поднимаются они, горемыки, по лестнице в опочивальню, и первые минуты не знают, о чем говорить. Петр, мрачный, отвлеченный от дел, разламывает курицу пополам, и жуют они, наконец, эту жареную птичку, сглатывая те же слезы досады на судьбу, так немилосердно с ними обошедшуюся.

…Ту, выбранную матерью для него жену царь Петр и заточил, по примеру многих славных предков своих, в монастырь, и не больно о ней печалился.

По обычаю, перед тем как покинуть свадебный пир, муж, обозначая полноту власти над женой, ударял ее по спине плетью, полученной от тестя: женщина переходила от одного «хозяина» к другому. Иногда за молодыми увязывались гости, но если кто-то случайно перебегал дорогу «свадебному поезду», то мог попасть под саблю возглавляющего процессию ясельничего — особого человека, часто родного дяди жениха или невесты, охранявшего молодых от «лиходейства». Со временем ясельничий частично преобразился в шафера — фигуру главного свидетеля брачного торжества, ближайшего помощника и товарища жениха, а заодно и распорядителя пира.

Оставшись наедине, молодые исполняли еще один старинный, еще языческий обряд — разувания: жена, в знак покорности, снимала с мужа сапоги, в одном из которых была монета. Если первым снятым оказывался сапог с монетой, это был счастливый знак на всю будущую жизнь, а если нет, совместное житие обещало тяготы — и непрерывное повиновение.

В Сибири и на Урале жена омывала мужу ноги, и это скорее обычай, докатившийся до Руси с Ближнего Востока, но символически значивший то же самое — покорность.

Дав молодым время на проведение обряда разувания и омовения, а потом, подождав еще немного, ясельничий справлялся о здоровье жениха. Если тот отвечал, что находится в хорошем здравии, это означало, что доброе дело свершилось, ясельничий говорил это гостям и те шли кормить молодых.

Известно, что в некоторых местностях России демонстрировали гостям простыню с кровавым пятном (обычай предполагал, что невеста девственна, а если это было не так, простыню пачкали заранее приготовленной кровью какого-нибудь домашнего животного).

Детализация и регламентация отношений, возникавших в русской брачной паре, поразительна: казалось бы, назови братом или сестрой ту, что со стороны жены, и так же пусть поступит жена, касаясь родственников мужа, но нет, куда там!

Сегодняшние женщины изо всех сил стараются быть стройными, ведь именно таких любит большинство мужчин. Но если бы мы вдруг перенеслись во времена крестьянской Руси, то на худосочную барышню никто бы даже не обратил внимания, отдав предпочтение розовощекой пампушке. Да, мужчинам, кстати, тоже пришлась бы по душе жизнь в том времени, ведь раньше на Руси измена вовсе не считалась прелюбодеянием, а была всего лишь блудом.

Тощих в жены не берут

Идеалом красоты на Руси многие века была полнотелая и широкобедрая женщина, пышущая здоровьем. В те времена мужчины совсем не жаловали худышек. Худоба была символом либо нищеты, либо болезни. Также сваты в те времена боялись взять «ялицу», то есть бесплодную девушку. Считалось, что худые девушки не смогут забеременеть или выносить ребенка. У них зачастую узкий таз, поэтому в древности они часто умирали при родах либо же погибал ребенок. Так или иначе, худобу наши предки считали признаком уродства, вырождения.

На щечке родинка, а в глазах любовь…

Сейчас родинка на щечке — синоним красоты, а раньше обладательниц таковых замуж не брали. Любые отметины на теле — большие родимые пятна, родинки — считались серьезными недостатками для будущей невесты. Наличие небольшой царапины, болячки и даже насморка могло поставить под угрозу будущее замужество девушки. В связи с этим невесту старались никому не показывать и все царапины, ушибы залечить именно перед свадьбой.

Была здоровая, стала худая

Невест перед свадьбой тщательно охраняли еще и потому, что находились «доброжелатели», которые пытались помешать свадьбе. Например, царь Михаил Федорович захотел жениться на бедной дворянке Марии, а его мать эта кандидатура не устраивала. Когда должна была состояться свадьба, невеста заболела. Причина заболевания была проста — девушка отравилась пирожными с несвежими взбитыми сливками, которые ей подсунула мать Михаила Федоровича. Хотя со здоровьем у нее все было хорошо, этот факт стал причиной расторжения помолвки. В то время в ход шло все — и колдовские заговоры, и женские хитрости.

Принарядиться на выход

Если девица не могла в одиночестве покинуть стены родительского дома, то замужняя женщина не имела права куда-либо выйти, даже в церковь, без разрешения супруга. Зато если уж покидала семейное гнездо, то при полном параде: насурьмив брови, нарумянившись и набелившись, «притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-то пригоршней муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску».

Жены знатных людей ездили в закрытых каретах, обтянутых красной тафтой, где «восседали с великолепием богинь». Лошадь украшалась лисьими хвостами. Рядом бежали прислужники.

Стегать — наедине

«Домострой» (свод правил и наставлений XVI века) ввел некоторые ограничения в привычные отношения. Бить жену рекомендовалось «не перед людьми, наедине поучить» — «плеткою вежливенько побить, за руки держа». Звучал в сборнике и другой призыв к гуманности: «…ни по виденью не бите, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колотить, никаким железным или деревянным». Потому что кто «с сердца или с кручины так бьет, много притчи от того бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут и перст, и главоболие, и зубная болезнь, а у беременных жен и детем поврежение бывает в утробе». Иностранцы дивились, что при всем при том «русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, а в отсутствии их — нелюбовь и нерасположение мужей к себе».

Ночь с чужой женщиной — блуд, а не прелюбодеяние

Секс с незамужней или холостым вообще не считался прелюбодеянием и назывался «блудом». Мужчин за него зачастую не наказывали, а женщин могли сослать в монастырь или дать плетей. Прелюбодеем считался тот, кто имел на стороне длительную связь с чужой женой или любовницу и детей от нее. Правда, рассматривались и другие варианты — например, в «Правосудии митрополичьем» (XII век) рассказывалось о двух женах, живущих с одним мужем, а в «Сказании об убиении Даниила Суздальского и начале Москвы» (XVII век) два «сына красны» боярина Кучки «жыша со княгиной в бесовском вожделением, сотонинским законом связавшися, удручая тело свое блудною любовною похотною, скверня в прелюбодействии». Неверного подвергали штрафу в пользу церкви.

Уличенная в блуде замужняя женщина должна быть бита кнутом, а затем несколько дней провести в монастыре, питаясь водою и хлебом. После чего ее вторично бьет муж за запущенную дома работу. Мужа же, простившего блудницу, следовало подвергнуть наказанию.

Гостю — водку и поцелуй

Демонстрация жены гостю была величайшим знаком почтения. В 1643 году князю Льву Шляховскому так понравился голштинский посол Адам Олеарий, что он увел его в специальный зал. Вскоре туда вошла жена в пышном наряде. Посол должен был взять у нее из рук рюмку водки, пригубить и, если муж подаст знак, поцеловать хозяйку в губы.

«К нам вышла его жена, очень красивая лицом… и в сопровождении прислужницы, несшей бутылку водки и чарку. При входе она сначала склонила голову перед мужем своим, а затем передо мной, велела налить чарку, пригубила ее и затем поднесла ее мне, и так до трех раз. После этого граф пожелал, чтобы я поцеловал ее. Не будучи привычен к подобной чести, я поцеловал ей только руку. Он, однако, захотел, чтобы я поцеловал ее и в уста. Поэтому я, в уважение к более высокой персоне, должен был принять эту согласную с их обычаями честь».

Снохачество — простительный грех
«Нигде, кажется, кроме России, нет по крайней мере того, чтобы один вид кровосмешения приобрел характер почти нормального бытового явления, получив соответствующее техническое название — снохачество», — писал Владимир Набоков. Это повсеместная практика в русской деревне, при которой мужчина — глава большой крестьянской семьи (живущей в одной избе) — состоит в половой связи с младшими женщинами семьи, обычно с женой своего сына (связь свекра с невесткой, называемой сноха). Эта практика получила особое распространение в XVIII-XIX веках, сперва в связи с призывом молодых крестьян в рекруты, а затем и в связи с отходничеством, когда молодежь уходила работать в города и оставляла жен дома в деревне.

Надоела жена — иди в монастырь

Если семейная жизнь совсем разладилась и на мир между супругами нет надежды, то один из них может уйти в монастырь. Коли уйдет муж, а жена его снова выйдет замуж, ушедший может стать священнослужителем, даже если прежде варил пиво. Если же жена бесплодна, то, отправив ее в монастырь, мужчина имеет право через шесть недель снова жениться.

В кодексе норм «распуста» (развода), входящего в состав «Устава князя Ярослава» (XIII век), приводились поводы развода с женой: в случае прелюбодеяния, подтвержденного свидетелями; из-за общения с посторонними без разрешения; за покушение на жизнь мужа или несообщении об угрозе такового. Жена, в свою очередь, могла попросить развода, если благоверный «клеветнически обвинял ее в измене» (без доказательств). Поводом также могло послужить длительное безвестное отсутствие второй половины, когда местонахождение неизвестно.

Четвертый брак — вне закона

Церковный брак в православии трактует повторный брак как нежелательный. Каноническое право дозволяло только три брака. Святитель Григорий Богослов говорил: «Первый брак — закон, второй — понуже прощение слабости ради человеческия, третий — законопреступление, четвертый — нечестье, понеже свинское есть житие». Тем не менее вдовцы и разведенные женились — и по третьему, и по четвертому разу. Церковь хоть третий брак и порицала, но все-таки считала, что это лучше, чем жить во грехе. А вот четвертое по счету обзаведение семьей однозначно считалось незаконным. Брак подвергался немедленному расторжению, а священник, повенчавший такую пару даже по неведению, лишался сана.

Хочешь жену — занавесь иконы

Выполнением супружеского долга, хоть и было это делом законным, предпочитали Господа не оскорблять. Перед тем как приступить к делу, снимали нательный крестик. Если в комнате висели иконы с ликами святых, их тщательно завешивали. В этот день предпочтительнее было не посещать церковь, а уж если возникала непреодолимая необходимость, то только тщательно обмывшись и переодевшись в чистое.

Вдова — глава семейства

Женщина, потерявшая мужа и больше не вступившая в брак, автоматически получала все те права, которых была лишена в браке. Она управляла имуществом, становилась полноценной хозяйкой в своем доме и главой семьи, если таковая имелась. В обществе вдовы пользовались уважением.

Источник https://kreslav.livejournal.com/387920.html

Источник http://old.museum-murom.ru/nauch-rab/uvar-vii/semeynye-otnosheniya

Источник https://page.maple4.ru/inoe/stati/interesnoe/1863-seks-i-brak-v-drevnej-rusi.html